Д. С. Дарский высказал мнение, что это стихотворение «на первое впечатление надлежало бы отнести к образцам чисто-художественных воспроизведений природы. С нежнейшей тонкостью живописи, напоминающею опрозраченную бестелесность Нестерова, запечатлена еще не проснувшаяся дрема ранней, едва пробившейся листвы. Казалось бы, трудно связать этот отрывок лирического пейзажа с каким-либо затаенным, хотя бы и философским умыслом. Однако средняя строфа своим вдруг овладевающим намеком понуждает нас угадывать в ней какие-то предвещающие метафизические соответствия» (Дарский. С. 132) (А. Ш.).
Автограф — ИРЛИ. Р. 1. Оп. 27. № 76. Л. 5.
Первая публикация — Звенья. 1932. Т. 1. С. 86.
Печатается по автографу.
Автограф беловой. Написано чернилами. На месте заглавия — длинная черта, выведенная гораздо четче и тверже по сравнению с черточками, которыми отделяются строфы. Чем ближе к финалу, тем длиннее становятся тире. Уходят в тире третий стих первой строфы, второй стих четвертой строфы. В некоторых случаях последняя буква в последнем слове («благоговею», «умиленно», «колено», «смиренье») написана так, что превращается в тире. Под этим напором разомкнулись даже «замкнутые» «ю» и «о». По своей длине приближено к черте, обозначающей заглавие, то тире, которое поставлено после слова «херувим». Возможно, таким образом Тютчев вывел это слово в заглавие стихотворения.
Датируется 1851 г. К. В. Пигарев, определяя время создания и биографическую основу стихотворения, писал: «Обращено к Е. А. Денисьевой вскоре после рождения ее старшей дочери Елены (20 мая 1851 — 2 мая 1865). Впервые опубликовавшая это стихотворение Е. П. Казанович полагает, что оно написано «еще до крещения дочери», чем и объясняется выражение «безымянный херувим». Г. И. Чулков считает возможным другое толкование этого эпитета: «Поэт мог назвать своего ребенка «безымянным» ввиду его незаконнорожденности, что очень болезненно ощущалось матерью…» (Лирика I. С. 395–396). О жизни Елены Тютчевой см.: Последняя любовь. С. 37–44. Стихотворение занимает особое место в сюжетной структуре «денисьевского» цикла, так как в нем лирическое повествование вырастает из конкретного события, в котором преобладают мотивы «вины» и «покаяния». И «херувим» здесь — «ласка, ласкательный привет ребенку, ангельчик» (Даль 4. С. 547) (А. А.).
Автограф — ИРЛИ. Ф. 466. № 34, собр. Рязанского музея. Без заглавия.
Списки — Сушк. тетрадь (с. 89); Альбом Тютчевой (с. 137); Муран. альбом (с. 105–106).
Первая публикация — Москв. 1851. № 16. Кн. 2. С. 379 под заглавием «Наш век». Вошло в Совр. 1854. Т. XLIV. C. 45; Изд. 1854. С. 90; Изд. 1868. С. 154; Изд. СПб., 1886. С. 197; Изд. 1900. С. 204.
Печатается по автографу с сохранением заглавия первопечатного текста. См. «Другие редакции и варианты». С. 280.
В автографе имеется указание на время и место написания: «Москва. 10 июня»; так и датируется — 10 июня 1851 г. Дата в Москв.: «Москва, 30 июня, 1851 г.» (возможно, день передачи в печать). В Совр., Изд. 1854, Изд. 1868, Изд. 1900 ошибка: «Москва, 30 июля 1853 года»; Изд. СПб., 1886: «1853». В списках повторяются ошибки печатных текстов.
Во всех дореволюционных изданиях, у Г. И. Чулкова (Чулков II. С. 64) в 9-й строке напечатано «век». Вслед за К. В. Пигаревым (Лирика I. С. 136) принимаем соответствующее современным орфографическим нормам написание «ввек».
Стих. «Наш век» названо И. С. Аксаковым в числе тех, «где задушевные нравственные убеждения поэта высказываются в положительной форме, где открываются нам его положительные духовные идеалы». Это «истинный вопль души, разумеющей болезнь и тоску века», но в то же время это и «исповедь самого поэта». Аксаков отмечает связь между стих. Тютчева «На смерть Жуковского» (1852), «Наш век» (1851) и «Эти бедные селенья…» (1855), «Теперь тебе не до стихов…» (1854), справедливо считая, что они «взаимно объясняют друг друга» (Биогр. С. 114–116).
Русский религиозный философ И. А. Ильин (1883–1954), обращаясь к поэзии XIX в., останавливает свое внимание на последствиях религиозного кризиса. В работе «Россия в русской поэзии», выросшей на основе прочитанных им в 1930-е гг. лекций, он пишет о том, что русская поэзия «предчувствовала и предвидела» «дух безбожия, большевизма» и «назревающее революционное крушение». «Хомяков прямо указывает на мировой характер грядущей борьбы и на его духовно-очистительное значение. Тютчев сосредоточивался на его религиозной природе:
Не плоть, а дух растлился в наши дни…»
(Ильин И. А. Одинокий художник. М., 1993. С. 206–208).
«Впусти меня! — Я верю, Боже мой! / Приди на помощь моему неверью!..» — перефразировка евангельского изречения. К Иисусу приводят бесноватого мальчика, и отец просит его исцелить. «Иисус сказал ему: если сколько-нибудь можешь веровать, все возможно верующему. И тотчас отец отрока воскликнул со слезами: верую, Господи! Помоги моему неверию» (Мк. 9, 24) (А. М.).
Автограф неизвестен.
Списки — Сушк. тетрадь (с. 89); Муран. альбом. (с. 105). В списках перед текстом дата: «14 июля 1851».
Первая публикация — Раут. 1852. С. 202, с заголовком «Волна и дума» и датой «14 июля 1851. Москва». Вошло в Совр. 1854. Т. XLIV. С. 56, с датой вместо заглавия; Изд. 1854. С. 135; Изд. 1868. С. 159; Изд. СПб., 1886. С. 175; Изд. 1900. С. 188.
Печатается по первой публикации.
А. А. Фет цитировал стихотворение как доказательство своего убеждения в том, что «в произведении истинно прекрасном есть и мысль»: «…она тут, за это ручается тайное сродство природы и духа или даже их тождество, как об этом говорит наш поэт на могучем языке своем» (Фет. С. 69).